«НАШЕ ВОЕННОЕ ДЕТСТВО».
С каждым годом всё сильнее
Ощущаем мы свой долг -
Вечный долг живых погибшим,
Нас от смерти заслонившим,
До Победы не дожившим,
Но и в смерти – победившим.
Анатолий Молчанов.

Каждое лето наша семья отдыхала в Старой Руссе, где жила бабушка, папина мама. Дети, то есть мы с мамой, приезжали к бабушке на всё лето, а папа отдыхал у бабушки только в отпуске. Бабушка и дедушка были коренными староруссцами, в этом городе жили их родители и предки. Все мужчины по линии дедушки были служителями церкви, все мужчины по линии бабушки – речниками, водили пассажирские и грузовые суда по местным рекам и озеру Ильмень.
Дедушка – Дмитрий Владимирович Антонов служил дьяком в Соборе Спаса Преображения. Бабушка – Анна Ивановна Антонова не работала, занималась домашним хозяйством, работами в саду и огороде, воспитанием детей. Накануне революции умер дедушка. Папа работал и учился, старался помогать бабушке растить братьев.

Лето 1941 года в нашей семье было тяжёлым. 10 июня скоропостижно умерла мама. Из Старой Руссы приехала бабушка, помогла похоронить маму, а затем собрала пятерых сирот: Галю, меня, Витю, Нину и Тоняшу и увезла нас в Старую Руссу. Девочки знали характер бабушки и знали, что каждый в доме имеет свои конкретные обязанности, и эти обязанности надо выполнять. Бабушка была строгой, собранной, любила порядок в доме и научила и нас его соблюдать… Многое ушло из моей детской памяти, но есть фрагменты, оставшиеся в памяти, как киноролики. Таким остался день 22 июня 1941 года.

Солнечный день, жарко, а в доме прохладно, старшие девочки на городском пляже, а я и Витя под присмотром бабушки. Витя тихо играет с машинками, мы с бабушкой «занимаемся» по хозяйству, нам очень хорошо. Я с ней «болтаю», задаю много вопросов «почему», бабушка отвечает. В доме тихо, кошка сидит посередине комнаты, она наблюдает за братом и за нами с бабушкой. Скоро прибегут девочки с пляжа, и будут громко спорить, кто кого и сколько раз обогнал, переплывая реку. Бабушка быстро их успокоит, скажет, что надо накрывать на стол.
Тишина в доме нарушена шумом, вбегающих девочек с пляжа – растрёпанных, мокрых, босиком. В руках у каждой девочки обувь, на плече у каждой висит мокрое полотенце. Остановились в комнате напротив бабушки, хором, взволнованно говорят: «Война!» и молчат. Три девочки смотрят большими вопросительными глазами на бабушку. Мы с бабушкой, молча стоим посредине комнаты, бабушка растерянная, молчит. Комната наполнена солнечным светом; аккуратно убрана кровать с горкой подушек, оттоманка с маленькими вышитыми подушечками. В светлом углу под иконами большой стол, покрытый красивой, накрахмаленной кружевной скатертью. Её вязала бабушка. На белых подоконниках стоят герани, цветут большими красными шапками. На окнах висят накрахмаленные белые тюлевые занавески. Пол из очень широких досок, выкрашен яркой красной краской, пол блестит. Знаю, пол красил папа. В комнате тишина, я спрашиваю: «Бабушка, что такое война?» Бабушка берёт меня на руки, начинает ходить по комнате, читая молитвы. Девочки стоят и молчат. Затем бабушка, крепко, обнимая меня, обращается к девочкам, плачет: «Девочки, вы бедовые, вы обязательно должны выжить, я буду за вас всех молиться. Но что будет с этими малышами?» Девочки хором ревут.

Так началась война и первый день войны, оставшийся в моей памяти.
Потом помню заклеенные крест-накрест газетами окна в нашем доме, сборы Нины и Тоняши в Ленинград. В Ленинграде их ждал папа, чтобы отправить девочек с детским домом в эвакуацию. Отец просил бабушку отправить и нас, но бабушка категорически отказалась нас отправлять и оставила при себе. Объяснив Гале, что папа занят, лучше будет жить нам всем вместе с бабушкой.
После войны никто из нас не вернётся в бабушкин уютный дом в Старой Руссе: дом немцы сожгут, а бабушку убьют. Но это будет позднее.

Мы оказались в Детском доме в деревне Медведево, где прожили спокойно шесть месяцев, он был на границе с «Партизанским краем». Конечно, в деревне были жители, связанные с партизанами, иначе как бы мы могли выжить в суровую морозную зиму 1942 года. Детский дом был обеспечен продуктами, дровами, лекарствами, водой, одеждой и обувью.

Наша мирная, спокойная жизнь закончилась в начале июня 1942 года. Когда в один из летних дней в детский дом пришли каратели, выгнали нас прикладами из дома, обыскали помещения, погрузили нас в военные фургоны и отвезли в Старую Руссу на вокзал. Мы снова оказались в Старой Руссе. На привокзальной площади было много людей: женщины с детьми, старики, подростки и очень много полиции, хорошо вооружённой. Гале очень хотелось вырваться из толпы, добежать до бабушкиного дома, посмотреть и вернуться к нам. Полиция «грузила» население в вагоны-теплушки, состав отправлялся в Германию. Небольшая группа подростков решила бежать из этой толпы, их полицейские расстреляли, поднялся крик женщин, плач детей, стрельба полицейских. Полицейские торопились быстрее посадить всех в вагоны. Детдомовских погрузили всех вместе в один вагон. Ехали медленно, стояли очень долго на полустанках, пропуская немецкие эшелоны на Старую Руссу. Вместе с ребятами детского дома ехала воспитательница тётя Катя. Она захватила для нас из детского дома немного продуктов и воды. Все дни стояла жара, в теплушке было душно от жары и большого количества детей. Всем хотелось пить, но вода подходила к концу, хотя тётя Катя старалась её экономить, но из вагона на полустанках никого не выпускали, и пополнить запасы воды было невозможно. В вагоне стоял стон детей. От обезвоживания организма дети стали умирать, на жаре трупы быстро разлагались. Все дети стали болеть, покрывались сыпью и затем гнойными нарывами, всё тело зудело. От расчесывания тело превращалось в сплошную рану. На одной из остановок немцы открыли вагон. Это была железнодорожная станция Порхов. Тётя Катя владела немецким языком, до войны она преподавала его в одной из школ Ленинграда. Тётя Катя объяснила немцам, что в вагоне тиф. Немцы очень боялись тифа, вагон был отцеплен, его отогнали с основного пути в тупик. Нас, оставшихся в живых, из вагона через некоторое время выселили, а вагон подожгли. Разместили нас недалеко от станционных построек и железнодорожных путей, на небольшой поляне, окружённой со всех сторон колючей проволокой. Территорию охраняли немцы, но подходить близко к нам не решались, боялись тифа. Однако разрешали выходить. Подростки: девочки и мальчики сразу же разбежались искать партизан и бороться с фашистами. За проволокой остались маленькие дети, да старшие сёстры и братья с малышами, и тётя Катя. Стояла летняя жара. Тётя Катя организовала наш быт под открытым небом и стала нашей мамой-защитницей.

Кроме открытых ран, приобретённых в вагоне, у нас появились вши, чесотка, у большинства из нас воспалились и кровоточили дёсны. Дёсны очень болели. Лекарств никаких не было. Надо сказать, что кроме нас, в Порхове в 1942 году голодными толпами и в одиночку бродило очень много детей. Местные жители их очень жалели и подавали, что могли.
Однажды вечером тётя Катя строго сказала: «Никому с территории не уходить. Завтра мы уезжаем». Утром к нам пришло несколько женщин из местных жителей, принесли нам хлеб, испеченный дома, вареную картошку, свёклу, репу, морковь, мы всё же очень голодали, и были рады подарку. Но тётя Катя оставила еду в дорогу. А женщины глядели на нас грязных «оборвышей», плакали. Каждая из них хотела взять к себе в дом малыша, но каждая из них не знала, какое ждёт её будущее, что готовят фашисты населению города Порхова. И всё же при всех трудностях, в которых жили горожане, местные женщины взяли в свои семьи самых маленьких четырёх детей.
Я запомнила этот случай потому, что одна из женщин хотела взять меня. Она посмотрела на меня и сказала: «Отдайте мне, пожалуйста, вот эту маленькую девочку с зелёными большими глазами и кудряшками, она будет очень счастливой». Я спряталась за Галю, и пока мы не поехали, держалась за её платье. Мы с Галей всю жизнь с особой любовью относились к горожанам города Порхова. В июне 1942 года порховчане поддержали и спасали нас.

В середине лета 1942 года на территории Порховского района немецкими властями было организованно несколько приютов: Высоцкий, Молочищенский, Жаборовский, Запольский, Дубровенский, Чубаровский, Борзильский. Они имели немецкое название «киндерхаймы», цель этих приютов заключалась в том, что бы настроить детей против советской власти и подготовить на будущее хорошую и послушную рабочую силу. Но немцы приютами не занимались, их постоянно «беспокоили» партизаны.
Я помню дом в Молочище, в который нас привезли в конце июня 1942 года, помню 2 комнаты для мальчиков и девочек. В одном из документов говорилось, что нас было 98 человек, но нам не было тесно, комнаты были просторные. В документе к отчётному периоду на 5.04.43 года умерло 35 человек.

Многих ребят по приезду в деревню Молочище в дом несли на руках, они не могли ходить ещё в Порхове. Заведующей детским домом стала тётя Катя. У нас не было врача, две деревенские женщины приходили варить нам пищу. В доме было самообслуживание: старшие ребята (10-11 лет) убирали помещения, мыли посуду, обслуживали больных детей, топили баню, мыли нас, стирали наше бельё и чинили одежду. Главной среди ребят была Галя. Я не знаю, кто давал детскому дому продукты, но дети попрошайничать не ходили, хотя, есть хотелось постоянно. Обстановка в детском доме была тёплой. Тётя Катя требовала от нас, чтобы мы были чистыми и соблюдали чистоту и порядок в доме. Те, кто ходил, ели в столовой за большим столом, сбитым из досок. Сначала ели малыши, обслуживали старшие дежурные ребята. Затем ели старшие ребята. Больным приносили еду в кроватки.
В доме стояла звенящая тишина, мы были очень слабые, потому не бегали и не играли в шумные игры. Немцы нас не беспокоили. Галя каким-то чудом сохранила книгу «Русские народные сказки», подаренную ещё бабушкой. Эти сказки читали вслух старшие ребята для больных. Так как это была единственная книга, все сказки ребята знали наизусть, но слушали чтеца внимательно.

Я помню день 4 июля, когда умер Витя. День был солнечный. Мне первый раз после болезни Галя разрешила встать. Радостные мы вдвоём подошли к кроватке Вити, я посмотрела и тихо, заикаясь, сказала, что он спит. А Галя громко заплакала, Витя умер. Хоронили его все взрослые на местном кладбище, меня с другими детками больными и маленькими, оставили дома.
Галя, очень переживая смерть брата, после похорон много плакала, но постепенно стала успокаиваться. Главное, успокаивала она себя, что мальчик был похоронен на кладбище. Сколько мужества было в душе этой 11- летней девочки! Надо было собрать все свои силёнки, не отчаиваться, а продолжать жить и помогать выживать другим очень маленьким детям, попавшим в такую же, как у неё, трудную жизненную ситуацию. Сколько ей пришлось пережить за небольшой, но очень страшный период детской жизни. Смерть мамы, смерть бабушки, смерть брата, голод, унижения, когда просила милостыню. Рядом, кроме тёти Кати, не было близкого, родного человека, к которому она могла бы прислонить свою кудрявую головушку, кто бы её пожалел и приласкал.

Деревня Молочище была сожжена в конце ноября 1943 года. Я частично помню, как это было. Ночью нас разбудила тётя Катя и тихо сказала, чтобы мы быстренько одевались. Галя была уже одетая, она помогла мне быстро одеться и накрутила на мои ноги какие-то тряпки. У большинства детей не было обуви, в том числе и у меня. Тревожное спокойствие было у всех взрослых, они тихо говорили, никто нас не торопил, ребята молча одевались. Нас вывели на дорогу подальше от дома, ближе к реке. В зимнюю ночь было так светло, как днём, горели все дома, не горел только наш дом. Около ближайших домов стояли женщины и дети, дети молчали, как мы, а женщины громко рыдали, отчаявшись от бесправия, набрасывались на немцев с автоматами. Немцы стреляли. Мы стояли долго, нас проверяли все ли вышли из помещений дома. Никто из нас не плакал, страха не было, рядом была сестрёнка, тётя Катя и незнакомые добрые люди, которые нас тихо успокаивали. Почему-то мы спустились к реке, по льду мы пошли от горящей деревни. Нас сопровождали взрослые женщины и мужчины с автоматами на плече. В стороне слева темнела деревня, сейчас я думаю, что это была деревня Щучно, в этой деревне жила наша очень жизнерадостная повариха. Она очень любила Галю, как хорошую помощницу, а добрый дед поварихи обещал мне сплести лапти. Я даже помню, как женщина мне снимали мерку ноги. Она обещала, что буду носить лапоточки до свадьбы (и я радовалась, что буду носить их долго). Мы в деревню не заходили, но Галя одна сбегала в деревню, наверное, она знала дом, где жили эти люди. Очень скоро вернулась, я даже не успела испугаться, что она ушла. Она радостная принесла мне лапоточки, и мне сразу же одели их на ноги. В молчании мы дошли до другой деревни, думаю, что это была деревня Заречье. Сопровождающие нас разместили по домам, а может быть в один дом. В доме было тепло, но хозяев не было. Русская печь была тёплой, в ней стояла тёплая еда. Нам сказали, чтобы мы ели, еда оставлена для нас, но наши взрослые дети долго не решались, есть чужое, без разрешения хозяев дома. Я помню, как старшие ребята оживились, когда взрослые из печи достали горячую картошку, теплый хлеб и тёплую воду, через некоторое время всё было съедено. Затем нам сказали, что надо ложиться спать, потому что завтра будет трудный день, мы сняли только верхнюю одежду. Через некоторое время нас разбудили, рядом была Галя. Она быстро надела на меня пальто и на ноги лапоточки. Кто-то сказал: «Дом горит, выходим через окно». Окно было уже разбито с внутренней стороны и со стороны улицы. Взрослые ребята нас выталкивали из окна, а на улице нас принимали взрослые мужчины с автоматами наперевес. (В этом доме у меня сгорела кукла, мне её было очень жалко, но я не плакала.) На улице шёл бой, нас собрали в группу и показали куда бежать, к сараю на краю деревни. У сарая стоял немец, он был без шинели, в немецкой форме, высокий и тощий, и очень переживающий за нас, на немецком языке что-то громко говорил и не успокоился, пока не прибежали последние из наших ребят.
В деревне продолжался бой, но немец успокоился, когда тётя Катя проверила детей и сказала немцу, что все здесь. Мы стояли в сарае, большие двери сарая не закрывали на всякий случай, немец оставался с нами. В сарае было сено, от него шёл очень вкусный запах и тепло. Из сарая было видно большое гладкое заснеженное пространство. Где-то вдалеке спокойно стояли кони.
К сараю подбежал возбуждённый мужчина с автоматом наперевес и прокричал, что срочно детей надо отправлять в безопасное место, сейчас здесь будет противник. Немец, очень расстроенный, поговорил с тётей Катей, и мы побежали в направлении, куда нам жестами показывал немец, в сторону, где стояли кони. Снега было много, а мне казалось что бежим по льду, не было кочек и травы. Через небольшой промежуток времени немцы стали стрелять в нашу сторону. Некоторых детей ранило. Позднее от Гали я узнала, что тяжело ранило тётю Катю. Я устала бежать, да и не знала куда бежать, Гали рядом не было, уткнулась в снег головой и, наверное, потеряла сознание. Очнулась я оттого, что меня сильно трясла за плечи Галя, она громко что-то кричала и как-то странно смеялась и громко плакала. В поле стояла звенящая тишина, стрельбы не было. Я слышала только голос Гали. Оказалось, что нашла она меня случайно, по моему красному осеннему пальто, где-то в стороне от того маршрута, по которому все бежали. Ребята и взрослые подобрали всех раненых. По словам Гали, все тяжелораненые были отправлены партизанским самолётом в Ленинград, а я теперь считаю, что их отправили на Валдай, где находился Ленинградский штаб партизанского движения. Галя тоже была ранена, но в стрессовой ситуации, она не обратила на это внимание. Эхо откликнулось после войны, когда она рожала первого ребёнка. Врачи обнаружили в теле Гали осколок, пришлось делать операцию и кесарево сечение. Галя чуть не погибла.
Всех оставшихся в живых детей собрали в одной деревне, не знаю, в какой, раньше помнила, но за давностью лет забыла. А помнила, потому что в доме, где нас собрали, была очень злая хозяйка дома. Она была очень недовольна, что нас привели к ней в дом. Теперь, когда прошло много времени, я понимаю эту женщину. Ей по-женски было страшно, за свою семью, за дом, за деда, и за многое другое. Фашисты жестоко расправлялись с местным населением. А нас, действительно, в этот же день отвели в лес на какую-то запасную партизанскую стоянку, так я думаю. Здесь мы проживём всю зиму, но об этом немного позднее.

Уже после войны, когда прошло несколько десятков лет, мы с Галей вспоминали события военных лет, каждый раз вспоминали тётю Катю и того немца, который спас нам жизнь, вместе с партизанами в деревне Заречье в конце ноября 1943 года. И я, наверное, случайно нашла историю об этом немце в книге Михаила Леонидовича Воскресенского, начальника политотдела 3-ей Ленинградской партизанской бригады. Книга называется «Герман ведёт бригаду» (Лениздат, 1965 год).
Да, теперь я понимаю, что в конце ноября 1943 года партизаны спасли нас ценой своих жизней и спрятали нас в недоступном для немцев месте.

Всю зиму 1943-1944 года мы находились в «лесном» лагере, недалеко от тех военных действий партизанских бригад, о которых рассказано выше. Галя не любила вспоминать о жизни в лесу. На это были у неё причины. Не было с нами тёти Кати, Галя очень переживала эту разлуку. Мы снова были грязными, вшивыми, больными. Три месяца мы не раздевали ту «зимнюю» одежду, которую на нас одели в конце ноября, ночью в детском доме в деревне Молочище. Мы мало двигались, никто о нас так по-матерински не заботился, как тётя Катя. У нас снова появилась чесотка. Тело зудело круглые сутки, ни минуты покоя, малыши плакали. Галя считала, что в этом мире все нас бросили, забыли, и мы никому были не нужны, казалось, что не будет конца ожиданиям. Никакой простейшей информации, что происходит вокруг нас, мы не получали.
Но это было не совсем так, нас не забыли, о нас знали. После освобождения Порхова и Порховского района, в первые дни освобождения порховской земли, военные вывезли нас из леса. Значит, кто-то знал и помнил, что мы живы и спрятаны от беды.
Я говорю уверенно об этом детском доме потому, что на моём «Свидетельстве о рождении» с обратной стороны «химическим» карандашом написан адрес, Псков, Порховский район, деревня Большая Яровня. Этот адрес написала Галя для отца, который приехал в детский дом в апреле месяце 1944 года и забрал меня в Ленинград.

Теперь о том, что я помню. Когда мы приехали на место, в деревню Большая Яровня, сначала нас разместили в деревенском доме, мы сидели в большой комнате, кто, где хотел и ждали, когда нас поведут в баню. Меня тошнило, Галя отвела меня в деревенский туалет, вместо рвотной пищи из меня вышло большое количество глистов. Выходили они кольцами, я очень напугалась, но рядом была Галя. После бани нас накормили и показали, где мы будем жить. Детский дом был чистый, уютный, очень светлый, комнаты были большие. Воспитатели были доброжелательные и заботливые. Наши кровати с Галей стояли рядышком. Галя ожила потому, что всех больных детей, находившихся с нами в лесу, увезли лечиться в лечебные учреждения. Галя была рада за судьбу каждого ребёнка, как за своего самого дорогого человека. Она долго не могла успокоиться, что взрослые внимательно осмотрели всех детей. При осмотре детей Галя была рядом со всеми взрослыми и помогала ребятам отвечать на вопросы взрослых.
Затем у неё снова появилось серьёзное, постоянное дело, она помогала взрослым мыть на кухне посуду. Столовая располагалась через дорогу. Возвращалась Галя поздно ночью, когда все уже спали, я её тихонечко ждала, и мы с ней радостно засыпали. В апреле Галя вместе с другими подростками уехала в Ленинград учиться. Ей было уже 13 лет, а мне почти 7 лет. Никто не верил, что мне 7 лет, все военные годы я не росла и была очень худенькой. Физически мне давали 4 года, и только Галя могла подтвердить мой возраст. Уезжая, она меня успокаивала, не плачь: «Я найду обязательно папу, и мы с ним приедем и заберём тебя в город». После отъезда Гали я много плакала, меня перевели в другую группу и в другой дом. Дом был деревенский, в нём жили ослабленные дети. Располагался этот дом на шоссе напротив местного клуба. Воспитателями у нас были молодые, красивые девушки, очень весёлые. Они знали много песен и постоянно пели нам в основном военные песни. Голоса у них были красивые, а песни мелодичные, многие из тех песен я выучила наизусть. А ещё они с нами разучивали много патриотических стихов. Одно из них я помню до сих пор.

Кремлёвские звёзды над миром горят,

Повсюду разносится свет,

Хорошая Родина есть у ребят

И лучше той Родины нет.

В детском доме взрослые старались нас успокоить и много занимались с нами, стараясь отвлечь от страшных, трагических прошедших лет. Воспитатели нас выводили на прогулки, с нами играли на воздухе и знакомили с природой. Нас было очень трудно растормошить, играть в весёлые игры мы не хотели, плакали.
Из старших детдомовцев была создана художественная самодеятельность, они давали концерты в клубе, клуб находился через дорогу напротив нашего дома. И мы с воспитателями ходили на эти концерты.