Поистине поэтичны слова, выведенные его рукой: «На память… от счастливой пары, заброшенной на край земли русской, к седым волнам Тихого океана, на гранитные скалы Дальнего востока…». Там на этих диких скалах я и родилась: на острове Русском, что в 2-3 км от Владивостока. Там появились на свет и 2 моих брата.
В школу я пошла в 1939 г. в Советской гавани, а потом был переезд сюда, в Европу: Ленинград, Ораниенбаум, Кронштадт… Такова уж судьба людей, посвятивших себя службе в вооруженных силах. Острова, бухты, заливы, мысы – удел подобных моему отцу: он был чекистом, морским офицером, умел служить, не щадя себя, подчиняясь воинским приоритетам и собственным убеждениям. На всю жизнь отец стал для меня образцом настоящего человека! Он знал толк в музыке, играл на баяне, страстно любил танцевать, читал, был близок земле, знал толк и в огородничестве. И обожал маму, наряжал ее, зная вкусы своей жены. Они были действительно счастливой парой! Наверное, потому и детей приобрели много. Нас – пятеро! Жаль только, что папа рано ушел из жизни – в 45 лет его уже не было. И не узнал он судьбу каждого из нас: мы выросли без него…
…Война застала нас здесь, в Старой Руссе. В середине июля 41-го года папа увез нас из Кронштадта сюда, к нашей бабушке. Мне только что исполнилось 10 лет. Остальным было 6, 4 и 2 года. Мама ждала пятого. Здесь, в ее родном городе нам не посчастливилось: началась война и быстро придвинулась к границам Новгородчины, в июле упали бомбы в районе Живого моста, появилась угроза нашествия врагов и жители покидали город. И мы пустились в путь в сторону Парфино, шли пешком, только малышей кто-то вез на телеге. Бедная мама еле тащилась: срок родов назрел. Так, пешком, мы добрались до Полавского района в д. Лажины. Здесь, в чьей-то бане, мама и родила Валеру – пятого своего ребенка. Трудно было ей, 28-летней женщине, с такой оравой в сложившейся ситуации.
Но папа уже мчался на грузовике сюда, в Руссу, за нами, ехал по следам горожан, уходящим от войны и нашел нас в той деревне. Мы возвращались в Кронштадт под взрывами бомб, было страшно и опасно. И остров наш тоже подвергался налетам, его обстреливали минами, снарядами. Немцы стремились уничтожить все содержимое Кронштадта. За войну на город-остров было выброшено 36 тысяч взрывоопасных единиц, потому что он защищал Ленинград и был крупнейшей морской крепостью, аналогов которой не было в мире. Это я прочитала уже после войны. Кронштадт – город-герой, город-воин, город-защитник. Многократно удостоен разных наград и званий…
Сюда мы и вернулись, не ведая, что нас здесь ожидало. Папа сразу ушел на фронт. Я помню, как бежала за ним, когда он уходил из дома в последний раз, плакала и кричала: «Папочка, не уходи! Не уходи!». А он ушел… защищать нас. И Родину. И целых пять с лишним лет не возвращался; дошел до Берлина, а потом оказался в Северной Корее в составе 25-й армии (опер. группа контрразведки «Смерш») в провинции Сингисю.
А мы остались в Кронштадте и уже с 8 сентября 1941-го года были в блокаде. Не стало еды, тепла, света, воды, покоя. Как мама пережила весь этот кошмар с малышом на руках? Она не сидела, опустив руки, а уходила в поисках выхода. Нашла пригородный огородный участок воинской части, где собирала подгнившие верхние листья капусты, оставленные после уборки, носила их, мыла, солила в бочку. И они были спасением в голодные дни хотя бы ненадолго. Мы получали 125 гр. хлеба-суррогата, где основное содержание – целлюлоза, 40 гр. крупы. Пришел настоящий голод, холод, теснота (жили на кухне): коптилка, покрытые инеем стены, одно звено стекла в форточке, безводие и крысы… Я все это хорошо помню, сохранились даже ощущения. Мы не играли, не гуляли, мало двигались. И постепенно теряли силы и превращались в свою тень. Удивительно, как мы все остались живы!? По-видимому, здоровые гены наших родителей, их образ жизни во все прошлые времена, замечательная стойкость, привычка не распускаться, выносить терпеливо все негативное в жизни дало свои результаты… Труднее всего, почти невыносимо было зимой, но и она закончилась, первая блокадная зима. Почти 400 дней оставались мы под блокадной «эгидой», казалось, почти потеряли жизнеспособность, исходили бессилием, кровоточием. И вдруг пришло избавление! Проложили одну-единственную ветку железнодорожной магистрали на подступах к Ленинграду. Среди разросшихся деревьев – ветка, ведущая к спасению, в тыл. На катере, в один из августовских дней 1942 г. нас перевезли через залив в Кобону и отправили в эвакуацию. Кажется, это был один-единственный телячий вагон с нарами. И мы, полумертвые, лежачие отправились на большую землю. На остановках эвакокоманда кормила нас чем-то теплым, на руках выносила из вагона, и вдоль него оставались кровавые следы нашей немощи, бессилия, тяжелых недугов. Где-то в пути вынесли из вагона Гену – семилетнего старшего брата. Он умирал, был без сознания, и мама, горько оплакивая своего ребенка, дала адрес бабушки, которая уже год жила в Ивановской области. Судьба привела нас на станцию Курлово, и здесь мы ненадолго остались. Сюда и пришла телеграмма, чтобы мама приезжала за Геной. Это было уже глубокой осенью, и братишка был жив. Его выходили в госпитале раненые бойцы, отогрели, откормили. И жизнь продолжалась!
Несколько месяцев мы прожили в г. Гусь-Хрустальный, а позднее, зимой 1943 г., нас увезли в село Бородино под г. Гаврилов-Посад. Благодаря старанию мамы мы понемногу избавлялись от своих блокадных недугов. Колхоз заботился о нас, поставляя нам овощи и немного хлеба, у детей появилось молоко, а мама с приходом весны начала работать в огородной бригаде. Она не была белоручкой, хотя все знали, что эта женщина – майорша (по мужу; так ее звали за глаза). Мне же, 11-летней девочке, пришлось стать хозяйкой дома, кухаркой, прачкой, уборщицей. А семья была огромной: нас – пятеро, мама, больная бабушка и двоюродный брат Толя, у которого мать была на войне (она – майор мед. службы, военврач 2-го ранга). Нас поселили в старой школе. Здесь не было ничего, чтобы жить нормально: только стол, наскоро сколоченный, 2 скамьи и длинный ларь. Спали на полу, вповалку. Я научилась готовить похлебку, заводить опару и печь хлеб, состоящий наполовину из нечищеной вареной картошки, готовить щелок из золы, мыть детей, стирать, носить воду на коромысле. Да мало ли что я умела делать в свои 11 лет! А младшие дети не умели ходить! Сестренке было 3-4 года, но ни одного шага!! Хотя в свои год-два вовсю бегала. Потом ее забрали в клинику г. Иванова и там произвели выкачку из желудка; я плохо это себе представляю, но Рита находилась там долго. А ноги совсем отказали. И младший братик Валера, родившийся 17 июля 1941-го года здесь, на Старорусской земле, не мог даже ползать. Много бед посетило нас, много здоровья ушло и за годы войны, и потом, на протяжении всей жизни. Я не ходила в школу более полутора лет. В блокаду нас не учили, потом преодолевали свои недуги. И все-таки там, в Бородино, я закончила 3-4 классы, причем исключительно на отлично.
Кто возьмется измерить глубину наших несчастий, пережитых в те годы? Как нам хотелось домой, в Кронштадт! И вот в начале 1944-го блокаду сняли и маме удалось завербоваться на завод «Электросила» в Ленинграде, используя свое положение многодетной матери. И в мае этого же года наряженные в веревочные вязаные тапочки (все наше имущество пришлось обменять на стакан-другой гречихи, чечевицы или муки), мы приехали в Ленинград, где жили папины тети. И здесь, обратившись в большой дом (ведомство, к которому принадлежал мой отец), мама освободилась от своей «завербованности». И вот мы снова в Кронштадте. Но квартира занята! В ней живет…адмирал Трибуц, главнокомандующий Балтийским флотом, который ему удалось (правда с большими потерями) в начале войны передислоцировать из Таллина к берегам нашего острова. Но, видно, высок был авторитет моего отца, если квартиру нам возвратили. Шел 1944 год, сняли блокаду, не надо больше жить неделями на дне Петровского оврага, где под грузом мощной Якорной площади и величественного памятника-статуи адмиралу Макарову были прорыты подземные ходы, траншеи и где мы прятались от войны, обилия снарядов, бомб, мин, ежеминутно поражающих кронштадскую землю, форты, военный флот, все наземные сооружения, призванные оберегать мир на земле. Такие «обстрелы» (особенно в сентябре 1941 г.) не давали возможности жить не поверхности острова. Фашисты взялись за эту крепость как за главный объект, препятствующий покорению Ленинграда. Но Кронштадт выстоял!».
